Санкюлот
Антокольский Павел, 1925
1 / 11
- Мать моя - колдунья или шлюха,
- А отец - какой-то старый граф.
- До его сиятельного слуха
- Не дошло, как, юбку разодрав
- На пеленки, две осенних ночи
- Выла мать, родив меня во рву.
- Даже дождь был мало озабочен
- И плевал на то, что я живу.
2 / 11
- Мать мою плетьми полосовали.
- Рвал ей ногти бешеный монах.
- Судьи в красных мантиях зевали,
- Колокол звонил, чадили свечи.
- И застыл в душе моей овечьей
- Сон о тех далеких временах.
3 / 11
- И пришел я в городок торговый.
- И сломал мне кости акробат.
- Стал я зол и с двух сторон горбат.
- Тут начало действия другого.
- Жизнь ли это или детский сон,
- Как несло меня пять лет и гнуло,
- Как мне холодом ломило скулы,
- Как ходил я в цирках колесом,
- А потом одной хрычовке старой
- В табакерки рассыпал табак,
- Пел фальцетом хриплым под гитару,
- Продавал афиши темным ложам
- И колбасникам багроворожим
- Поставлял удавленных собак.
4 / 11
- Был в Париже голод. По-над глубью
- Узких улиц мчался перекат
- Ярости. Гремела канонада.
- Стекла били. Жуть была - что надо!
- О свободе в Якобинском клубе
- Распинался бледный адвокат.
- Я пришел к нему, сказал:
- "Довольно,
- Сударь! Равенство полно красы,
- Только по какой линейке школьной
- Нам равнять горбы или носы?
- Так пускай торчат хоть в беспорядке
- Головы на пиках!
- А еще -
- Не читайте, сударь, по тетрадке,
- Куй, пока железо горячо!"
5 / 11
- Адвокат, стрельнув орлиным глазом,
- Отвечает:
- "Гражданин горбун!
- Знай, что наша добродетель - разум,
- Наше мужество - орать с трибун.
- Наши лавры - зеленью каштанов
- Нас венчает равенство кокард.
- Наше право - право голоштанных.
- А Версаль - колода сальных карт".
- А гремел он до зари о том, как
- Гидра тирании душит всех:
- Не хлебнув глотка и не присев,
- Пел о благодарности потомков.
6 / 11
- Между тем у всех у нас в костях
- Ныла злость и бушевала горечь.
- Перед ревом человечьих сборищ
- Смерть была как песня. Жизнь - пустяк.
- Злость и горечь. Как давно я знал их!
- Как скреплял я росчерком счета
- Те, что предъявляла нищета,
- Как скрипели перья в трибуналах!
- Красен платежами был расчет!
- Разъезжали фуриями фуры.
- Мяла смерть седые куафюры
- И сдувала пудру с желтых щек.
- И трясла их в розовых каретах,
- На подушках, взбитых, словно крем,
- Лихорадка, сжатая в декретах,
- Как в нагих посылках теорем.
7 / 11
- Ветер. Зори барабанов. Трубы.
- Стук прикладов по земле нагой.
- Жизнь моя - обугленный обрубок,
- Прущий с перешибленной ногой
- На волне припева, в бурной пене
- Рваных шапок, ружей и знамен,
- Где любой по праву упоенья
- Может быть соседом заменен.
8 / 11
- Я упал. Поплыли пред глазами
- Жерла пушек, зубы конских морд.
- Гул толпы в ушах еще не замер.
- Дождь не перестал. А я был мертв.
- "Дотащиться бы, успеть к утру хоть!" -
- Это говорил не я, а вихрь.
- И срывал дымящуюся рухлядь
- Старый город с плеч своих.
9 / 11
- И сейчас я говорю с поэтом,
- Знающим всю правду обо мне.
- Говорю о времени, об этом
- Рвущемся к нему огне.
10 / 11
- Разве знала юность, что истлеть ей?
- Разве в этой ночи нет меня?
- Разве день мой старше на столетье
- Вашего младого дня?
- И опять:
- "Дождаться, доползти хоть!"
- Это говорю не я, а ты.
- И опять задремывает тихо
- Море вечной немоты.
11 / 11
- И опять с лихим припевом вровень,
- Чтобы даже мертвым не спалось,
- По камням, по лужам дымной крови
- Стук сапог, копыт, колес.