Выразительная, как обезьяний зад
Шершеневич Вадим, 1923
1 / 20
- Кровью лучшей, горячей самой,
- Такой багровой, как не видал никто,
- Жизнь, кредитор неумолимый,
- Я оплатил сполна твои счета.
2 / 20
- Как пленный — прочь перевязь над раной!—
- Чтоб кровавым Днепром истечь,
- Так с губ рвет влюбленный обет старинный,
- Чтоб стихам источиться помочь.
3 / 20
- За спиною все больше и гуще кладбище,
- Панихидою пахнет мой шаг.
- Рыщет дней бурелом и ломает все пуще
- Сучья кверху протянутых рук.
4 / 20
- Жизнь пудами соль складет на ране,
- Кровоподтеков склад во мне.
- И, посвящен трагическому фарсу, ныне
- Слезами строк молюсь на старину.
5 / 20
- Ах, мама, мама! Как ныряет в Волге чайка,
- Нырнула в тучи пухлая луна.
- В каком теперь небесном переулке
- И ты с луной скучаешь в тишине.
6 / 20
- Ребенок прячется у матери под юбку,—
- Ты бросила меня, и прятаться я стал,
- Бесшумно робкий, очень зябкий,
- Под небосвод — сереющий подол.
7 / 20
- А помню: кудри прыгали ватагою бездельной
- С макушки в хоровод, завившись в сноп внизу,
- Звенели радостно, как перезвон пасхальный,
- Чуть золотом обрезаны глаза.
8 / 20
- Как смотрит мальчик, если задымится тело
- Раздетой женщины, так я на мир глядел.
- Но солнце золотом лучей меня будило,
- Я солнце золотом улыбки пробуждал.
9 / 20
- Я был пушистый, словно шерсть у кошки,
- И с канарейками под ручку часто пел,
- А в небе звезды, как свои игрушки,
- Я детской кличкою крестил.
10 / 20
- Я помню, мама, дачу под Казанкой,
- Боялась, что за солнцем в воду я свалюсь.
- И мягкими губами, как у жеребенка,
- Я часто тыкался в ресниц твоих овес.
11 / 20
- Серьга текла из уш твоих слезою
- И Ниагарой кудри по плечам.
- Пониже глаз какой-то демон — знаю —
- Задел своим синеющим плащом.
12 / 20
- Знаю: путь твой мною был труден,
- Оттого я и стал такой.
- Сколько раз я у смерти был тщетно украден,
- Мама, заботой твоей.
13 / 20
- В долгих муках тобою рожденный,
- К дольшим мукам вперед присужден.
- Верно, в мир я явился нежданный,
- Как свидетель нежданных годин.
14 / 20
- За полет всех моих безобразий,
- Как перину взбей, смерть моя, снег!
- Под забором, в ночи, на морозе
- Мне последний готовь пуховик!
15 / 20
- Когда, на смерть взглянув, заикаю
- Под забором, возьми и черкни
- Ты похабную надпись какую
- Моей кровью по заборной стене.
16 / 20
- И покойника рожа станет тоже веселая,
- Выразительная, как обезьяний зад.
- Слышишь, мама, на радость немалую
- Был рожден тобой этот урод.
17 / 20
- Раньше богу молился я каждую ночку,
- Не обсохло молоко детишных молитв.
- А теперь бросит бога вверху враскорячку
- От моих задушевных клятв.
18 / 20
- Мама, мама! Верь в гробе: не в злобе
- Ощетинился нынче я бранью сплошной!
- Знаю: скучно должно быть на небе,
- На земле во сто раз мне горшей.
19 / 20
- Я утоплен теперь в половодие мук,
- Как об рифме, тоскую об яде
- И трогаю часто рукою курок,
- Как развратник упругие женские груди.
20 / 20
- Проползают года нестерпимо угрюмо...
- О, скорей б разразиться последней беде!
- Подожди, не скучай, позови меня, мама,
- Я очень скоро приду.