Тютчев на прогулке
Рождественский Всеволод, 1938
1 / 11
- Скрипучий голос, старчески глухой,
- Тугие складки клетчатого пледа,
- Очки и взгляд, где горьких дум отстой
- Приправлен острословьем домоседа.
2 / 11
- Прозрачная костлявая рука
- Легла на набалдашнике тяжелом,
- А седина, подобие венка,
- Сквозит уже ненужным ореолом.
3 / 11
- Но кто же он? Философ? Дипломат?
- Сенека петербургского салона?
- Иль камергер, что в царскосельский сад
- Спустился по ступенькам Камерона?
4 / 11
- Подернут рябью озера изгиб,
- Кружится лист, прохладен воздух синий.
- Среди подагрой искривленных лип
- Покорно стынут голые богини.
5 / 11
- В сырой, отяжелевшей тишине
- На озере, уже в туман одетом,
- Мечети призрак, словно в полусне,
- Струится одиноким минаретом.
6 / 11
- «Нет, все не то». Славянство и Босфор.
- Писать царям стихи и наставленья,
- Когда в ветвях распахнутый простор,
- А из Европы слышен запах тленья!
7 / 11
- Менять язык, друзей и города,
- Всю жизнь спешить, чтоб сердце задыхалось.
- Шутить, блистать и чувствовать всегда,
- Что ночь растет, что шевелится хаос.
8 / 11
- О, за один усталый женский взгляд,
- Измученный вседневной клеветою
- И все-таки сияющий, он рад
- Отдать всю жизнь — наперекор покою.
9 / 11
- Чтоб только не томиться этим сном,
- Который мы, не ведая названья,
- В ночном бреду сомнительно зовем
- Возвышенной стыдливостью страданья.
10 / 11
- Непрочен мир! Всем надоевший гость,
- Он у огня сидеть уже не вправе.
- Пора домой. И старческая трость
- Вонзается в сырой, холодный гравий.
11 / 11
- Скрипят шаги, бессвязна листьев речь,
- Подагра подбирается к коленям.
- И серый плед, спускающийся с плеч,
- Метет листы по каменным ступеням.