Некрасов
Рождественский Всеволод, 1928
1 / 8
- Зеленая лампа чадит до рассвета,
- Шуршит корректура, а дым от сигар
- Над редкой бородкой, над плешью поэта
- Струит сладковатый неспешный угар.
2 / 8
- Что жизнь — не глоток ли остывшего чая,
- Простуженный день петербургской весны,
- Сигары, и карты, и ласка простая
- Над той же страницей склоненной жены?
3 / 8
- Без сна и без отдыха, сумрачный пленник
- Цензуры, редакций, медвежьих охот,
- Он видит сейчас, разогнув «Современник»,
- Что двинулся где-то в полях ледоход.
4 / 8
- Перо задержалось на рифме к «свободе»,
- И слышит он, руки на стол уронив,
- Что вот оно, близко, растет половодье
- На вольном просторе разбуженных нив...
5 / 8
- Иссохшим в подушках под бременем муки
- Ты, муза, России его передашь.
- Крамской нарисует прозрачные руки
- И плотно прижатый к губам карандаш.
6 / 8
- А слава пошлет похоронные ленты,
- Венки катафалка, нежданный покой
- Да песню, которую хором студенты
- Подхватят над Волгой в глуши костромской.
7 / 8
- И с этою песней пойдут поколенья
- По мерзлым этапам, под звон кандалов
- В якутскую вьюгу, в снега поселений,
- В остроги российских глухих городов.
8 / 8
- И вырастет гневная песня в проклятье
- Надменному трону, родной нищете,
- И песню услышат далекие братья
- В великой и страстной ее простоте.