Кинематограф
Набоков Владимир, 1928
1 / 10
- Люблю я световые балаганы
- все безнадежнее и все нежней.
- Там сложные вскрываются обманы
- простым подслушиваньем у дверей.
2 / 10
- Там для распутства символ есть единый —
- бокал вина, а добродетель — шьет.
- Между чертами матери и сына
- острейший глаз там сходства не найдет.
3 / 10
- Там, на руках, в автомобиль огромный
- не чуждый состраданья богатей
- усердно вносит барышень бездомных,
- в тигровый плед закутанных детей.
4 / 10
- Там письма спешно пишутся средь ночи:
- опасность... трепет... поперек листа
- рука бежит... И как разборчив почерк,
- какая писарская чистота!
5 / 10
- Вот спальня озаренная. Смотрите,
- как эта шаль упала на ковер.
- Не виден ослепительный юпитер,
- не слышен раздраженный режиссер,
6 / 10
- но ничего там жизнью не трепещет:
- пытливый гость не может угадать
- связь между вещью и владельцем вещи,
- житейского особую печать.
7 / 10
- О, да! Прекрасны гонки, водопады,
- вращение зеркальной темноты.
- Но вымысел? Гармонии услада?
- Ума полет? О, Муза, где же ты?
8 / 10
- Утопит злого, доброго поженит,
- и снова, через веси и века,
- спешит роскошное воображенье
- самоуверенного пошляка.
9 / 10
- И вот — конец... Рояль незримый умер,
- темно и незначительно пожив.
- Очнулся мир, прохладою и шумом
- растаявшую выдумку сменив:
10 / 10
- И со своей подругою приказчик,
- встречая ветра влажного напор,
- держа ладонь над спичкою горящей,
- насмешливый выносит приговор.