Облако в штанах
Маяковский Владимир, 1914-1915
3 / 110
- Вашу мысль,
- мечтающую на размягченном мозгу,
- как выжиревший лакей на засаленной кушетке,
- буду дразнить об окровавленный сердца лоскут:
- досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий.
4 / 110
- У меня в душе ни одного седого волоса,
- и старческой нежности нет в ней!
- Мир огрóмив мощью голоса,
- иду — красивый,
- двадцатидвухлетний.
5 / 110
- Нежные!
- Вы любовь на скрипки ложите.
- Любовь на литавры ложит грубый.
- А себя, как я, вывернуть не можете,
- чтобы были одни сплошные губы!
6 / 110
- Приходи́те учиться —
- из гостиной батистовая,
- чинная чиновница ангельской лиги.
7 / 110
- И которая губы спокойно перелистывает,
- как кухарка страницы поваренной книги.
8 / 110
- Хотите —
- буду от мяса бешеный
- — и, как небо, меняя тона —
- хотите —
- буду безукоризненно нежный,
- не мужчина, а — облако в штанах!
9 / 110
- Не верю, что есть цветочная Ницца!
- Мною опять славословятся
- мужчины, залежанные, как больница,
- и женщины, истрепанные, как пословица.
12 / 110
- Вы думаете, это бредит малярия?
13 / 110
- Это было,
- было в Одессе.
14 / 110
- «Приду в четыре»,— сказала Мария.
- Восемь.
- Девять.
- Десять.
15 / 110
- Вот и вечер
- в ночную жуть
- ушел от окон,
- хмурый,
- декабрый.
16 / 110
- В дряхлую спину хохочут и ржут
- канделябры.
17 / 110
- Меня сейчас узнать не могли бы:
- жилистая громадина
- стонет,
- корчится.
- Что может хотеться этакой глыбе?
- А глыбе многое хочется!
18 / 110
- Ведь для себя не важно
- и то, что бронзовый,
- и то, что сердце — холодной железкою.
- Ночью хочется звон свой
- спрятать в мягкое,
- в женское.
19 / 110
- И вот,
- громадный,
- горблюсь в окне,
- плавлю лбом стекло окошечное.
- Будет любовь или нет?
- Какая —
- большая или крошечная?
- Откуда большая у тела такого:
- должно быть, маленький,
- смирный любёночек.
- Она шарахается автомобильных гудков.
- Любит звоночки коночек.
20 / 110
- Еще и еще,
- уткнувшись дождю
- лицом в его лицо рябое,
- жду,
- обрызганный громом городского прибоя.
21 / 110
- Полночь, с ножом мечась,
- догнáла,
- зарезала,—
- вон его!
22 / 110
- Упал двенадцатый час,
- как с плахи голова казненного.
23 / 110
- В стеклах дождинки серые
- свылись,
- гримасу громадили,
- как будто воют химеры
- Собора Парижской Богоматери.
24 / 110
- Проклятая!
- Что же, и этого не хватит?
- Скоро криком издерется рот.
- Слышу:
- тихо,
- как больной с кровати,
- спрыгнул нерв.
- И вот,—
- сначала прошелся
- едва-едва,
- потом забегал,
- взволнованный,
- четкий.
- Теперь и он и новые два
- мечутся отчаянной чечеткой.
25 / 110
- Рухнула штукатурка в нижнем этаже.
26 / 110
- Нервы —
- большие,
- маленькие,
- многие!—
- скачут бешеные,
- и уже
- у нервов подкашиваются ноги!
27 / 110
- А ночь по комнате тинится и тинится,—
- из тины не вытянуться отяжелевшему глазу.
28 / 110
- Двери вдруг заляскали,
- будто у гостиницы
- не попадает зуб на зуб.
29 / 110
- Вошла ты,
- резкая, как «нате!»,
- муча перчатки замш,
- сказала:
- «Знаете —
- я выхожу замуж».
30 / 110
- Что ж, выходи́те.
- Ничего.
- Покреплюсь.
- Видите — спокоен как!
- Как пульс
- покойника.
- Помните?
- Вы говорили:
- «Джек Лондон,
- деньги,
- любовь,
- страсть»,—
- а я одно видел:
- вы — Джоконда,
- которую надо украсть!
- И украли.
31 / 110
- Опять влюбленный выйду в игры,
- огнем озаряя бровей зáгиб.
- Что же!
- И в доме, который выгорел,
- иногда живут бездомные бродяги!
32 / 110
- Дрáзните?
- «Меньше, чем у нищего копеек,
- у вас изумрудов безумий».
- Помните!
- Погибла Помпея,
- когда раздразнили Везувий!
33 / 110
- Эй!
- Господа!
- Любители
- святотатств,
- преступлений,
- боен,—
- а самое страшное
- видели —
- лицо мое,
- когда
- я
- абсолютно спокоен?
34 / 110
- И чувствую —
- «я»
- для меня малó.
- Кто-то из меня вырывается упрямо.
35 / 110
- Allo!
- Кто говорит?
- Мама?
- Мама!
- Ваш сын прекрасно болен!
- Мама!
- У него пожар сердца.
- Скажите сестрам, Люде и Оле,—
- ему уже некуда деться.
- Каждое слово,
- даже шутка,
- которые изрыгает обгорающим ртом он,
- выбрасывается, как голая проститутка
- из горящего публичного дома.
- Люди нюхают —
- запахло жареным!
- Нагнали каких-то.
- Блестящие!
- В касках!
- Нельзя сапожища!
- Скажите пожарным:
- на сердце горящее лезут в ласках.
- Я сам.
- Глаза наслезнённые бочками выкачу.
- Дайте о ребра опереться.
- Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу!
- Рухнули.
- Не выскочишь из сердца!
36 / 110
- На лице обгорающем
- из трещины губ
- обугленный поцелуишко броситься вырос.
37 / 110
- Мама!
- Петь не могу.
- У церковки сердца занимается клирос!
38 / 110
- Обгорелые фигурки слов и чисел
- из черепа,
- как дети из горящего здания.
- Так страх
- схватиться за небо
- высил
- горящие руки «Лузитании».
39 / 110
- Трясущимся людям
- в квартирное тихо
- стоглазое зарево рвется с пристани.
- Крик последний,—
- ты хоть
- о том, что горю, в столетия выстони!
42 / 110
- Славьте меня!
- Я великим не чета.
- Я над всем, что сделано,
- ставлю «nihil».
43 / 110
- Никогда
- ничего не хочу читать.
- Книги?
- Что книги!
44 / 110
- Я раньше думал —
- книги делаются так:
- пришел поэт,
- легко разжал уста,
- и сразу запел вдохновенный простак —
- пожалуйста!
- А оказывается —
- прежде чем начнет петься,
- долго ходят, размозолев от брожения,
- и тихо барахтается в тине сердца
- глупая вобла воображения.
- Пока выкипячивают, рифмами пиликая,
- из любвей и соловьев какое-то варево,
- улица корчится безъязыкая —
- ей нечем кричать и разговаривать.
45 / 110
- Городов вавилонские башни,
- возгордясь, возносим снова,
- а бог
- города на пашни
- рушит,
- мешая слово.
46 / 110
- Улица му́ку молча пёрла.
- Крик торчком стоял из глотки.
- Топорщились, застрявшие поперек горла,
- пухлые taxi и костлявые пролетки
- грудь испешеходили.
47 / 110
- Чахотки площе.
- Город дорогу мраком запер.
48 / 110
- И когда —
- все-таки!—
- выхаркнула давку на площадь,
- спихнув наступившую на горло паперть,
- думалось:
- в хóрах архангелова хорала
- бог, ограбленный, идет карать!
49 / 110
- А улица присела и заорала:
- «Идемте жрать!»
50 / 110
- Гримируют городу Круппы и Круппики
- грозящих бровей морщь,
- а во рту
- умерших слов разлагаются трупики,
- только два живут, жирея —
- «сволочь»
- и еще какое-то,
- кажется, «борщ».
51 / 110
- Поэты,
- размокшие в плаче и всхлипе,
- бросились от улицы, ероша космы:
- «Как двумя такими выпеть
- и барышню,
- и любовь,
- и цветочек под росами?»
- А за поэтами —
- уличные тыщи:
- студенты,
- проститутки,
- подрядчики.
52 / 110
- Господа!
- Остановитесь!
- Вы не нищие,
- вы не смеете просить подачки!
53 / 110
- Нам, здоровенным,
- с шаго саженьим,
- надо не слушать, а рвать их —
- их,
- присосавшихся бесплатным приложением
- к каждой двуспальной кровати!
54 / 110
- Их ли смиренно просить:
- «Помоги мне!»
- Молить о гимне,
- об оратории!
- Мы сами творцы в горящем гимне —
- шуме фабрики и лаборатории.
55 / 110
- Что мне до Фауста,
- феерией ракет
- скользящего с Мефистофелем в небесном паркете!
- Я знаю —
- гвоздь у меня в сапоге
- кошмарней, чем фантазия у Гете!
56 / 110
- Я,
- златоустейший,
- чье каждое слово
- душу новородит,
- именинит тело,
- говорю вам:
- мельчайшая пылинка живого
- ценнее всего, что я сделаю и сделал!
57 / 110
- Слушайте!
- Проповедует,
- мечась и стеня,
- сегодняшнего дня крикогубый Заратустра!
- Мы
- с лицом, как заспанная простыня,
- с губами, обвисшими, как люстра,
- мы,
- каторжане города-лепрозория,
- где золото и грязь изъя́звили проказу,—
- мы чище венецианского лазорья,
- морями и солнцами омытого сразу!
58 / 110
- Плевать, что нет
- у Гомеров и Овидиев
- людей, как мы,
- от копоти в оспе.
- Я знаю —
- солнце померкло б, увидев
- наших душ золотые россыпи!
59 / 110
- Жилы и мускулы — молитв верней.
- Нам ли вымаливать милостей времени!
- Мы —
- каждый —
- держим в своей пятерне
- миров приводные ремни!
60 / 110
- Это взвело на Голгофы аудиторий
- Петрограда, Москвы, Одессы, Киева,
- и не было ни одного,
- который
- не кричал бы:
- «Распни,
- распни его!»
- Но мне —
- люди,
- и те, что обидели —
- вы мне всего дороже и ближе.
61 / 110
- Видели,
- как собака бьющую руку лижет?!
62 / 110
- Я,
- обсмеянный у сегодняшнего племени,
- как длинный
- скабрезный анекдот,
- вижу идущего через горы времени,
- которого не видит никто.
63 / 110
- Где глаз людей обрывается куцый,
- главой голодных орд,
- в терновом венце революций
- грядет шестнадцатый год.
64 / 110
- А я у вас — его предтеча;
- я — где боль, везде;
- на каждой капле слёзовой течи
- рáспял себя на кресте.
- Уже ничего простить нельзя.
- Я выжег души, где нежность растили.
- Это труднее, чем взять
- тысячу тысяч Бастилий!
65 / 110
- И когда,
- приход его
- мятежом оглашая,
- выйдете к спасителю —
- вам я
- душу вытащу,
- растопчу,
- чтоб большая!—
- и окровавленную дам, как знамя.
68 / 110
- Ах, зачем это,
- откуда это
- в светлое весело
- грязных кулачищ замах!
69 / 110
- Пришла
- и голову отчаянием занавесила
- мысль о сумасшедших домах.
70 / 110
- И —
- как в гибель дредноута
- от душащих спазм
- бросаются в разинутый люк —
- сквозь свой
- до крика разодранный глаз
- лез, обезумев, Бурлюк.
- Почти окровавив исслезенные веки,
- вылез,
- встал,
- пошел
- и с нежностью, неожиданной в жирном человеке
- взял и сказал:
- «Хорошо!»
- Хорошо, когда в желтую кофту
- душа от осмотров укутана!
- Хорошо,
- когда брошенный в зубы эшафоту,
- крикнуть:
- «Пейте какао Ван-Гутена!»
71 / 110
- И эту секунду,
- бенгальскую,
- громкую,
- я ни на что б не выменял,
- я ни на...
72 / 110
- А из сигарного дыма
- ликерною рюмкой
- вытягивалось пропитое лицо Северянина.
- Как вы смеете называться поэтом
- и, серенький, чирикать, как перепел!
- Сегодня
- надо
- кастетом
- кроиться миру в черепе!
75 / 110
- Вы,
- обеспокоенные мыслью одной —
- «изящно пляшу ли»,—
- смотрите, как развлекаюсь
- я —
- площадной
- сутенер и карточный шулер.
- От вас,
- которые влюбленностью мокли,
- от которых
- в столетия слеза лилась,
- уйду я,
- солнце моноклем
- вставлю в широко растопыренный глаз.
76 / 110
- Невероятно себя нарядив,
- пойду по земле,
- чтоб нравился и жегся,
- а впереди
- на цепочке Наполеона поведу, как мопса.
- Вся земля поляжет женщиной,
- заерзает мясами, хотя отдаться;
- вещи оживут —
- губы вещины
- засюсюкают:
- «цаца, цаца, цаца!»
77 / 110
- Вдруг
- и тучи
- и облачное прочее
- подняло на небе невероятную качку,
- как будто расходятся белые рабочие,
- небу объявив озлобленную стачку.
- Гром из-за тучи, зверея, вылез,
- громадные ноздри задорно высморкая,
- и небье лицо секунду кривилось
- суровой гримасой железного Бисмарка.
- И кто-то,
- запутавшись в облачных путах,
- вытянул руки к кафе —
- и будто по-женски,
- и нежный как будто,
- и будто бы пушки лафет.
78 / 110
- Вы думаете —
- это солнце нежненько
- треплет по щечке кафе?
- Это опять расстрелять мятежников
- грядет генерал Галифе!
79 / 110
- Выньте, гулящие, руки из брюк —
- берите камень, нож или бомбу,
- а если у которого нету рук —
- пришел чтоб и бился лбом бы!
- Идите, голодненькие,
- потненькие,
- покорненькие,
- закисшие в блохастом гря́зненьке!
- Идите!
- Понедельники и вторники
- окрасим кровью в праздники!
- Пускай земле под ножами припомнится,
- кого хотела опошлить!
80 / 110
- Земле,
- обжиревшей, как любовница,
- которую вылюбил Ротшильд!
- Чтоб флаги трепались в горячке пальбы,
- как у каждого порядочного праздника —
- выше вздымайте, фонарные столбы,
- окровавленные туши лабазников.
81 / 110
- Изругивался,
- вымаливался,
- резал,
- лез за кем-то
- вгрызаться в бока.
82 / 110
- На небе, красный, как марсельеза,
- вздрагивал, околевая, закат.
83 / 110
- Уже сумашествие.
84 / 110
- Ничего не будет.
85 / 110
- Ночь придет,
- перекусит
- и съест.
- Видите —
- небо опять иудит
- пригоршнью обгрызанных предательством звезд?
86 / 110
- Пришла.
- Пирует Мамаем,
- задом на город насев.
- Эту ночь глазами не проломаем,
- черную, как Азеф!
87 / 110
- Ежусь, зашвырнувшись в трактирные углы,
- вином обливаю душу и скатерть
- и вижу:
- в углу — глаза круглы,—
- глазами в сердце въелась богоматерь.
- Чего одаривать по шаблону намалеванному
- сиянием трактирную ораву!
- Видишь — опять
- голгофнику оплеванному
- предпочитают Варавву?
- Может быть, нарочно я
- в человечьем меси́ве
- лицом никого не новей.
- Я,
- может быть,
- самый красивый
- из всех твоих сыновей.
- Дай им,
- заплесневшим в радости,
- скорой смерти времени,
- чтоб стали дети, должные подрасти,
- мальчики — отцы,
- девочки — забеременели.
- И новым рожденным дай обрасти
- пытливой сединой волхвов,
- и придут они —
- и будут детей крестить
- именами моих стихов.
88 / 110
- Я, воспевающий машину и Англию,
- может быть, просто,
- в самом обыкновенном Евангелии
- тринадцатый апостол.
- И когда мой голос
- похабно ухает —
- от часа к часу,
- целые сутки,
- может быть, Иисус Христос нюхает
- моей души незабудки.
91 / 110
- Мария! Мария! Мария!
- Пусти, Мария!
- Я не могу на улицах!
- Не хочешь?
- Ждешь,
- как щеки провалятся ямкою
- попробованный всеми,
- пресный,
- я приду
- и беззубо прошамкаю,
- что сегодня я
- «удивительно честный».
- Мария,
- видишь —
- я уже начал сутулиться.
92 / 110
- В улицах
- люди жир продырявят в четырехэтажных зобах,
- высунут глазки,
- потертые в сорокгодовой таске,—
- перехихикиваться,
- что у меня в зубах
- — опять!—
- черствая булка вчерашней ласки.
- Дождь обрыдал тротуары,
- лужами сжатый жулик,
- мокрый, лижет улиц забитый булыжником труп,
- а на седых ресницах —
- да!—
- на ресницах морозных сосулек
- слезы из глаз —
- да!—
- из опущенных глаз водосточных труб.
- Всех пешеходов морда дождя обсосала,
- а в экипажах лощился за жирным атлетом атлет;
- лопались люди,
- проевшись насквозь,
- и сочилось сквозь трещины сало,
- мутной рекой с экипажей стекала
- вместе с иссосанной булкой
- жевотина старых котлет.
93 / 110
- Мария!
- Как в зажиревшее ухо втиснуть им тихое слово?
- Птица
- побирается песней,
- поет,
- голодна и звонка,
- а я человек, Мария,
- простой,
- выхарканный чахоточной ночью в грязную руку Пресни.
- Мария, хочешь такого?
- Пусти, Мария!
- Судорогой пальцев зажму я железное горло звонка!
95 / 110
- Звереют улиц выгоны.
- На шее ссадиной пальцы давки.
98 / 110
- Видишь — натыканы
- в глаза из дамских шляп булавки!
100 / 110
- Детка!
- Не бойся,
- что у меня на шее воловьей
- потноживотые женщины мокрой горою сидят,—
- это сквозь жизнь я тащу
- миллионы огромных чистых любовей
- и миллион миллионов маленьких грязных любят.
- Не бойся,
- что снова,
- в измены ненастье,
- прильну я к тысячам хорошеньких лиц,—
- «любящие Маяковского!»—
- да ведь это ж династия
- на сердце сумасшедшего восшедших цариц.
- Мария, ближе!
- В раздетом бесстыдстве,
- в боящейся дрожи ли,
- но дай твоих губ неисцветшую прелесть:
- я с сердцем ни разу до мая не дожили,
- а в прожитой жизни
- лишь сотый апрель есть.
- Мария!
101 / 110
- Поэт сонеты поет Тиане,
- а я —
- весь из мяса,
- человек весь —
- тело твое просто прошу,
- как просят христиане —
- «хлеб наш насущный
- даждь нам днесь».
103 / 110
- Мария!
- Имя твое я боюсь забыть,
- как поэт боится забыть
- какое-то
- в муках ночей рожденное слово,
- величием равное богу.
- Тело твое
- я буду беречь и любить,
- как солдат,
- обрубленный войною,
- ненужный,
- ничей,
- бережет свою единственную ногу.
- Мария —
- не хочешь?
- Не хочешь!
105 / 110
- Значит — опять
- темно и понуро
- сердце возьму,
- слезами окапав,
- нести,
- как собака,
- которая в конуру
- несет
- перееханную поездом лапу.
- Кровью сердце дорогу радую,
- липнет цветами у пыли кителя.
- Тысячу раз опляшет Иродиадой
- солнце землю —
- голову Крестителя.
- И когда мое количество лет
- выпляшет до конца —
- миллионом кровинок устелется след
- к дому моего отца.
106 / 110
- Вылезу
- грязный (от ночевок в канавах),
- стану бок о бóк,
- наклонюсь
- и скажу ему нá ухо:
- — Послушайте, господин бог!
- Как вам не скушно
- в облачный кисель
- ежедневно обмакивать раздобревшие глаза?
- Давайте — знаете —
- устроимте карусель
- на дереве изучения добра и зла!
- Вездесущий, ты будешь в каждом шкапу,
- и вина такие расставим пó столу,
- чтоб захотелось пройтись в ки-ка-пу
- хмурому Петру Апостолу.
- А в рае опять поселим Евочек:
- прикажи,—
- сегодня ночью ж
- со всех бульваров красивейших девочек
- я натащу тебе.
- Хочешь?
- Не хочешь?
- Мотаешь головою, кудластый?
- Супишь седую бровь?
- Ты думаешь —
- этот,
- за тобою, крыластый,
- знает, что такое любовь?
- Я тоже ангел, я был им —
- сахарным барашком выглядывал в глаз,
- но больше не хочу дарить кобылам
- из сервской му́ки изваянных ваз.
- Всемогущий, ты выдумал пару рук,
- сделал,
- что у каждого есть голова,—
- отчего ты не выдумал,
- чтоб было без мук
- целовать, целовать, целовать?!
- Я думал — ты всесильный божище,
- а ты недоучка, крохотный божик.
- Видишь, я нагибаюсь,
- из-за голенища
- достаю сапожный ножик.
- Крыластые прохвосты!
- Жмитесь в раю!
- Ерошьте перышки в испуганной тряске!
- Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою́
- отсюда до Аляски!
108 / 110
- Меня не остановите.
- Вру я,
- в праве ли,
- но я не могу быть спокойней.
- Смотрите —
- звезды опять обезглавили
- и небо окровавили бойней!
- Эй, вы!
- Небо!
- Снимите шляпу!
- Я иду!
110 / 110
- Вселенная спит,
- положив на лапу
- с клещами звезд огромное ухо.